Место жительства Роланда Белоусова располагалось на улице со сложным, отчасти глумливым названием: «Улица Летчика Бабушкина». В том, что профессия Бабушкина указывалась, в то время как невозможно представить себе, допустим, столь же подробно названную площадь чекиста Дзержинского или улицу композитора Чайковского, содержалась определенная насмешка над героем, чью память хотели увековечить. Это был своего рода намек на то, что, если не указать на табличке прямым текстом слово «летчик», никто не вспомнит, чем прославился именно этот Бабушкин, а никакой другой. По крайней мере, так казалось в последнее время Роланду. Раньше никаких неприятных ассоциаций название, отмеченное в его паспорте, не вызывало. Очевидно, причина их скрывалась не в улице, а в личных обстоятельствах.

«Улица граффера Колобка, — мысленно изгалялся Белоусов, сидя у окна автобуса № 93, который шел от станции метро „ВДНХ“ прямиком до его дома. — Если бы значилось просто „Колобка“, можно было бы подумать, что речь идет о популярном персонаже русской народной сказки. Том самом, который и от бабушки ушел, и от дедушки ушел… Угу. Все верно, есть такой персонаж. Но дело в том, дорогие товарищи, — это обращение даже мысленно у него окрашивалось брежневским шамканьем, — что мы-то имеем в виду не сказочного, а предельно реального персонажа, который когда-то учился граффити, приводя в беспорядок внешний вид своей родной улицы и тем провоцировал дополнительный расход госсредств на покраску ее зданий. Тем не менее нельзя не отметить, что своими противоправными действиями вышеупомянутый Колобок со товарищи способствовал развитию отечественной лакокрасочной промышленности. Именно это, а не художественные достоинства его мазни, является основанием для того, чтобы назвать его именем улицу…»

Подобное ерничанье было для Белоусова в порядке вещей — особенно в наземном транспорте. Возможно, ради того, чтобы поерничать, дать выход эмоциям, он избрал долгий путь от «ВДНХ», вместо того чтобы спокойно, «как белый человек» (одно из любимых белоусовских выражений), доехать до станции «Бабушкинская», откуда до его дома дворами было не больше десяти минут ходу. День окончился для него неудачно: режиссер маленького, почти самодеятельного театра-студии, где выступали студенты-актеры, заявил, что расторгает контракт, не удовлетворенный качеством декораций. Давно заказанные декорации Роланд действительно рисовал от случая к случаю, смущаемый мизерностью денег, которые платили ему за эту навязшую в зубах работу. Но то прискорбное обстоятельство, что не он, а с ним разорвали контракт, весило больше, чем потеря одного из видов заработка, — это был удар по самолюбию! Приятно, как ни крути, обронить в компании прежних друзей: «А я, знаете ли, в молодость вернулся. Увлекся театром, создаю декорации…» Реноме! Черт с ним, с жалким реноме, а все-таки противно. Надо было уйти самому.

Справа осталась платформа Ярославской железной дороги, с ее высоким мостом и хриплыми взвизгами громкоговорителей. Люди толпились, наезжали друг на друга хозяйственными тележками на колесиках, тяжело карабкались на мост: весна в этом году задерживалась, однако для оголтелых дачников не является препятствием ни снег, ни дождь… Внезапно на Белоусова снизошло облегчение. Ужасно было бы принадлежать к этой толпе, материться и толкаться, поэтапно поднимая вихляющуюся тележку на цементные, покоробленные снегом и дождем ступени. Но он не такой. Он — особенный. И всегда был особенным. Родители знали, что сыну суждена исключительная судьба. И то, что он никому не известен, и то, что его обскакали те, кто начинал вместе с ним, — разве это важно? Главное — жизнь в творчестве.

В отличие от Николая Скворцова и Ильи Вайнштейна Роланд Белоусов родился в благополучной интеллигентной семье: мать — учительница русского языка и литературы, отец — музыкант, пианист. Роланд тоже прилежно посещал музыкальную школу, чтобы научиться играть на пианино. Мама верила в него… Как верила и в отца, который не выступал на международных конкурсах, а был зауряднейшим аккомпаниатором. Разве важны премии и звания? Главное — жизнь в творчестве. И отец кивал, наклоняя красивую голову с бетховенской прической — если бы международные премии давали за музыкальную внешность, отец был бы стократным лауреатом. Что поделать, не получилось. Так сложились обстоятельства. Мама в молодости тоже бегала на заседания литературных студий, ее стихи даже были напечатаны в газете «Труд» (в подтверждение чего трепетно сохранялся пожелтелый лист), но, к сожалению, так сложились обстоятельства… Зато мальчик был рожден, чтобы отомстить не принявшей родителей публике, чтобы стать победителем. В знак этого он был назван «Роланд» — именем доблестного рыцаря, героя французской эпической поэмы. Его, белоусовское, имя звучало в соответствии с литературно-исторической истиной, не то что у актера Ролана Быкова, мать которого, будучи беременной, читала писателя Ромена Роллана и впопыхах назвала сына не именем писательским, а фамилией, вдобавок ко всему пропустив букву «л». Что не помешало сыну стать популярным… А вот его, белоусовская, популярность где-то затерялась — заблудилась, что ли, по дороге к нему? Из-за этого или по другим причинам, он терпеть не может фильмы с участием Ролана Быкова.

Вплоть до подросткового возраста Роланд, следуя родительскому посылу, усердно терзал белые и черные клавиши, пока не заявил, что с этим делом завязывает: стезя Ван Клиберна ему не светит, а, в свою очередь, учить детей основам музыкальной грамоты — это для теток. Отец не сразу оправился от этого удара, учительница музыки умоляла повременить, но Ролке, честно говоря, было уже наплевать на все увещевания. Во-первых, пианино для него вот уже третий год вытеснялось гитарой, а во-вторых, благодаря гитаре он обрел новых знакомых, которые занимались более живым и необычным делом.

В пятнадцать лет Роланд Белоусов впервые узнал о граффити. В Советском Союзе графферы, или райтеры, как они себя позднее стали называть, пробивали себе дорогу медленно и с трудом, питаясь клочками информации, поступающей из-за границы, часто от некомпетентных людей: моряков, мелких служащих дипкорпуса. Граффити представлялось чем-то страшным, запретным, и это ласкало Ролкино самолюбие. Родители встали на дыбы, разочарованные заменой придуманного им варианта сыновнего будущего на другой, который не прошел их приемной комиссии и не получил штампа «Одобрено». Как же так, у Ролочки ярко выраженные музыкальные способности, а способностей к живописи мы за ним не замечали? И потом, что это еще за живопись на стенах — сплошное хулиганство, попадет еще в милицию! Однако сын, впервые в жизни, настоял на своем. И не прогадал. По стране в семимильных сапогах-скороходах шагала перестройка, граффити входило в моду — как и немыслимо акробатический, требующий усилий брейк-данс. Белоусов стал ездить по другим городам (родители, вздыхая, выделяли деньги, чтобы чадо не путешествовало автостопом), попал под крылышко к Птаху. А дальше… Граффити, в виде декораций, неожиданно стало востребовано. В одночасье оно принесло и известность, и деньги. Правда, известность — лишь в узких кругах, а деньги — ровно столько, чтобы проесть, прежде чем их поглотит инфляция. Но Роланду мерещилось, что это лишь преддверие чего-то иного, небывалого, предназначенного персонально для него.